качмар
качмар
1
целое;
общее
общее
Альберт: Можешь, пожалуйста, охарактеризовать себя в нескольких пунктах, которые дальше помогут понимать тебя? Понимаю, что ты не знаешь, о чем мы будем дальше разговаривать, но так и веселее…
Дима Качмар (далее Дима): Ты о качествах человеческих. Или о роде деятельности?
Альберт: Человеческих. Но так или иначе мы говорим про тебя. Тебе виднее.
Дима: Теперь, когда думаю, как ответить, приходят в голову только строчки из песни Maestro A-Sid¹: «Пойми я плохой, поверь я хороший». И дальше: «Время убивает, время лечит, времени так мало, время бесконечно». Не знаю, почему так. О себе всегда тяжело говорить. Особенно, если кто-то действительно слушает. Я кажусь себе добрым. В меру любопытным. Жутко ленивым и в противовес — трудолюбивым. Где-то внутри меня живёт огромный подкроватный трус, но мы с ним давно не виделись. Я бываю очень раздражительным и как результат — злым. Иногда я завидую. Но пока не разобрался, правда ли это зависть или просто чувство вселенской несправедливости. Мне все еще не хватает мудрости и жизненного опыта, чтобы поступать правильно.
Альберт: Давай пока не будем разделять твое творчество на поэзию, рэп, прозу и аудиопродакшн, оставим интриги на потом. Раньше — в 2014-2016 годах, в 2019 году — ты говорил, что критически оцениваешь свои произведения. Что-то изменилось в восприятии своего творчества?
Дима Качмар (далее Дима): Ты о качествах человеческих. Или о роде деятельности?
Альберт: Человеческих. Но так или иначе мы говорим про тебя. Тебе виднее.
Дима: Теперь, когда думаю, как ответить, приходят в голову только строчки из песни Maestro A-Sid¹: «Пойми я плохой, поверь я хороший». И дальше: «Время убивает, время лечит, времени так мало, время бесконечно». Не знаю, почему так. О себе всегда тяжело говорить. Особенно, если кто-то действительно слушает. Я кажусь себе добрым. В меру любопытным. Жутко ленивым и в противовес — трудолюбивым. Где-то внутри меня живёт огромный подкроватный трус, но мы с ним давно не виделись. Я бываю очень раздражительным и как результат — злым. Иногда я завидую. Но пока не разобрался, правда ли это зависть или просто чувство вселенской несправедливости. Мне все еще не хватает мудрости и жизненного опыта, чтобы поступать правильно.
Альберт: Давай пока не будем разделять твое творчество на поэзию, рэп, прозу и аудиопродакшн, оставим интриги на потом. Раньше — в 2014-2016 годах, в 2019 году — ты говорил, что критически оцениваешь свои произведения. Что-то изменилось в восприятии своего творчества?
1. Фрагмент песни Maestro A-Sid — «Время»:
Пойми я плохой,
Поверь я хороший
И я целую твои глаза
И в памяти кадры с тобою множу
Время убивает, время лечит
Времени так мало, время бесконечно
Пойми я плохой,
Поверь я хороший
И я целую твои глаза
И в памяти кадры с тобою множу
Время убивает, время лечит
Времени так мало, время бесконечно
Дима: Я стал снисходительнее относиться к нему. Примерно, как к собаке, которая, корчась на полу и истошно скуля, отживает свои последние дни, и все об этом знают. Если, конечно, мы говорим о написанном в те годы. В большинстве своем — это мусор. Мусор, который нравится людям. Зачастую людям, которые ничего в поэзии не понимают. При этом всё, что делалось — делалось бесхитростно, по простоте душевной. И по простоте как таковой. Я не знал, что можно писать как-то иначе.
Альберт: Можешь расшифровать, почему ты считаешь «ранее» творчестве именно «мусором», почему «делалось плохо»?
Дима: Все так, потому что каждую из моих ранних работ мог придумать и написать кто угодно. В них нет узнаваемого стиля, сильной идеи. Они крайне слабо написаны с точки зрения поэтической техники. Пошлые рифмы, пошлые метафоры, дырявый ритм, считываемый исключительно моим голосом. Единственное, за что в них можно зацепиться — это эмоция. Несведущему человеку большего и не надо. Многие люди полюбили мои ранние стихи, потому что кроме этой самой эмоции не смогли разглядеть пустоту, зияющую между строк. Это плохие стихи. Почти все. Но сегодня мне не стыдно, что они были написаны. Это был этап моего взросления. Без него я не стал бы тем, кто я есть сегодня.
Альберт: Можешь расшифровать, почему ты считаешь «ранее» творчестве именно «мусором», почему «делалось плохо»?
Дима: Все так, потому что каждую из моих ранних работ мог придумать и написать кто угодно. В них нет узнаваемого стиля, сильной идеи. Они крайне слабо написаны с точки зрения поэтической техники. Пошлые рифмы, пошлые метафоры, дырявый ритм, считываемый исключительно моим голосом. Единственное, за что в них можно зацепиться — это эмоция. Несведущему человеку большего и не надо. Многие люди полюбили мои ранние стихи, потому что кроме этой самой эмоции не смогли разглядеть пустоту, зияющую между строк. Это плохие стихи. Почти все. Но сегодня мне не стыдно, что они были написаны. Это был этап моего взросления. Без него я не стал бы тем, кто я есть сегодня.
В конце концов, эти стихи позволили мне обрести голос. Обидно только, что некоторые люди, не читая моих нынешних трудов, считают, что я все еще тот Дима из 2011 года. Этого изменить я не могу.
Альберт: Ты спокойно критикуешь себя из прошлого. А как ты относишься к критике со стороны?
Дима: Почти всегда — спокойно. Самый душный и несговорчивый критик каждый день просыпается в моем теле. Он ходит в моей одежде и ест из моей тарелки. Пользуется моими аккаунтами в соцсетях. Презрительно смотрит на меня из зеркала. При написании стихотворения «Гордиев²», например, я не мог в итоге смириться с тем, что в двух четверостишиях, идущих подряд, у меня было три союза «и». Кому бы я не давал прочесть эту работу — никто этого не заметил. Я же, напротив, уже не мог этого разглядеть. И в итоге всё переписал. Знаю, что это нездоровая хе**я. Стараюсь бороться с собой. Иногда – получается. Критику со стороны принимаю, если она конструктивная. Но редко что-то из сказанного заставляет меня вносить правки в текст.
Альберт: Ценно, что ты не стал в понятие «критика» включать потуги обвинять кого-то из-за непонимания.
Дима: Из-за «непонимания»?
Альберт: Да, например, тебе сообщают, что ты пишешь какой-то бред…
Дима: Дело в том, что я в своём познании настолько преисполнился, что как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаю на триллионах таких же планет, понимаешь? Это же не критика. Если говорят, что написанное — бред. Хотя именно так обычно и не говорят. Говорят: «ху**я, говно, пи***страдания, графоманство».
Люди не часто задумываются над формулировками. Прикинь: ты неделями выверяешь каждую рифму, каждый образ, ходишь, мучаешься, как у Маяковского — «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды», — а человек тебе говорит, что ты графоман. Это же смешно. Значит он ничего не понимает. Ни о тебе, ни в поэзии. Я стараюсь на подобные комментарии не реагировать.
Альберт: А то, что ты пишешь в виде стихотворений — твоя рефлексия о происходящем в жизни или маска лирического героя?
Дима: Все — рефлексия о происходящем. Или об ушедшем. Некоторые мои лирические герои живут в текстах, которые я сдавал на текстовые баттлы. Некоторые — в треках, что сдавал на рэп-баттлы. Но даже тогда — это всё равно рефлексия, проходящая через меня. Взять если «Бриз», последний из баттлов, на который я залетел. Я сдал туда три трека.
В первом — рассказывается о человеке, у которого героиновая ломка, при этом сам наркотик сравнивается с девушкой, в которую он влюблён. Во втором — речь о том, как герой приходит к «всемогущему ростовщику» и заключает с ним сделку, в следствии которой первый — избавляется от зависимости, а второй — просит героя совершить абсолютно невинный поступок, который в итоге приводит к смертям многих людей. В третьем треке я раскрываю все карты. Конечно — это всё выдумка. И герой, и его сделка, и даже имя и фамилия, которые упоминаются в последней работе.
Но у этого героя есть реальный прототип. Человек, которого я знал, с которым общался. Он торчал [испытывал удовольствие. прим. ред] и банчил [торговал. прим. ред] и при этом был действительно интересным собеседником. А спустя полгода после полученной условки, попросил меня «в случае чего» не говорить, что мы знакомы. И выпилился из всех соцсетей. Где он сейчас и что с ним — я не знаю. Все это я естественно пропустил через себя. Вперемешку с собственным опытом.
Дима: Почти всегда — спокойно. Самый душный и несговорчивый критик каждый день просыпается в моем теле. Он ходит в моей одежде и ест из моей тарелки. Пользуется моими аккаунтами в соцсетях. Презрительно смотрит на меня из зеркала. При написании стихотворения «Гордиев²», например, я не мог в итоге смириться с тем, что в двух четверостишиях, идущих подряд, у меня было три союза «и». Кому бы я не давал прочесть эту работу — никто этого не заметил. Я же, напротив, уже не мог этого разглядеть. И в итоге всё переписал. Знаю, что это нездоровая хе**я. Стараюсь бороться с собой. Иногда – получается. Критику со стороны принимаю, если она конструктивная. Но редко что-то из сказанного заставляет меня вносить правки в текст.
Альберт: Ценно, что ты не стал в понятие «критика» включать потуги обвинять кого-то из-за непонимания.
Дима: Из-за «непонимания»?
Альберт: Да, например, тебе сообщают, что ты пишешь какой-то бред…
Дима: Дело в том, что я в своём познании настолько преисполнился, что как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаю на триллионах таких же планет, понимаешь? Это же не критика. Если говорят, что написанное — бред. Хотя именно так обычно и не говорят. Говорят: «ху**я, говно, пи***страдания, графоманство».
Люди не часто задумываются над формулировками. Прикинь: ты неделями выверяешь каждую рифму, каждый образ, ходишь, мучаешься, как у Маяковского — «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды», — а человек тебе говорит, что ты графоман. Это же смешно. Значит он ничего не понимает. Ни о тебе, ни в поэзии. Я стараюсь на подобные комментарии не реагировать.
Альберт: А то, что ты пишешь в виде стихотворений — твоя рефлексия о происходящем в жизни или маска лирического героя?
Дима: Все — рефлексия о происходящем. Или об ушедшем. Некоторые мои лирические герои живут в текстах, которые я сдавал на текстовые баттлы. Некоторые — в треках, что сдавал на рэп-баттлы. Но даже тогда — это всё равно рефлексия, проходящая через меня. Взять если «Бриз», последний из баттлов, на который я залетел. Я сдал туда три трека.
В первом — рассказывается о человеке, у которого героиновая ломка, при этом сам наркотик сравнивается с девушкой, в которую он влюблён. Во втором — речь о том, как герой приходит к «всемогущему ростовщику» и заключает с ним сделку, в следствии которой первый — избавляется от зависимости, а второй — просит героя совершить абсолютно невинный поступок, который в итоге приводит к смертям многих людей. В третьем треке я раскрываю все карты. Конечно — это всё выдумка. И герой, и его сделка, и даже имя и фамилия, которые упоминаются в последней работе.
Но у этого героя есть реальный прототип. Человек, которого я знал, с которым общался. Он торчал [испытывал удовольствие. прим. ред] и банчил [торговал. прим. ред] и при этом был действительно интересным собеседником. А спустя полгода после полученной условки, попросил меня «в случае чего» не говорить, что мы знакомы. И выпилился из всех соцсетей. Где он сейчас и что с ним — я не знаю. Все это я естественно пропустил через себя. Вперемешку с собственным опытом.
2. Гордиев
Этот год и тот, что был до него, – жуткая накипь,
Битый сон в проспиртованном полумраке,
Дней сухих золотое соцветие.
Рыбаки закуривают беломор,
Рыбаки собирают сети.
Этот год и тот, что будет за ним, – мшистая чаруса́,
Грязь плацкарта да лоск мансард,
Пустырей городских изголовье.
Я откашливаюсь словно старик
Тёмно-красной суглинистой кровью.
Остывает металл. Гнутся стебли желтеющих трав.
Пальцем ткнув в небосклон, босоногая детвора
Ловко взбирается на крыши сторожек.
Страшно подумать, сколько воды утекло
С тех пор, как ты мне была всех дороже.
Глупому сердцу зарок: не топтать ни репей, ни цветущих цикут.
Рыбаки, спотыкаясь, рассыпаются по песку,
Под толстым слоем одёж кожа – бронзовая слюда.
Рыбакам ли не знать, чего ждёт человек
И зачем он приходит сюда
Четверть века спустя, к катерам, посмотреть на морскую гладь.
Укрывает ступени веранд непроглядная мгла.
В этой мгле, если так, кроны лип –
Точно гривы косматых чудищ.
Есть на свете места, где был счастлив,
Но уже никогда не будешь.
Что той жизни – лишь миг.
Меж людей – клетка стен,
Меж признаний – неловкие паузы.
Напряжённо гудит пароход.
Шуршат мыши в портовых пакгаузах.
Я иду вдоль Большого Ковша
По тропинке из лунного света.
И горит кислород,
И будто нечем дышать
В последнюю ночь уходящего лета.
Этот год и тот, что был до него, – жуткая накипь,
Битый сон в проспиртованном полумраке,
Дней сухих золотое соцветие.
Рыбаки закуривают беломор,
Рыбаки собирают сети.
Этот год и тот, что будет за ним, – мшистая чаруса́,
Грязь плацкарта да лоск мансард,
Пустырей городских изголовье.
Я откашливаюсь словно старик
Тёмно-красной суглинистой кровью.
Остывает металл. Гнутся стебли желтеющих трав.
Пальцем ткнув в небосклон, босоногая детвора
Ловко взбирается на крыши сторожек.
Страшно подумать, сколько воды утекло
С тех пор, как ты мне была всех дороже.
Глупому сердцу зарок: не топтать ни репей, ни цветущих цикут.
Рыбаки, спотыкаясь, рассыпаются по песку,
Под толстым слоем одёж кожа – бронзовая слюда.
Рыбакам ли не знать, чего ждёт человек
И зачем он приходит сюда
Четверть века спустя, к катерам, посмотреть на морскую гладь.
Укрывает ступени веранд непроглядная мгла.
В этой мгле, если так, кроны лип –
Точно гривы косматых чудищ.
Есть на свете места, где был счастлив,
Но уже никогда не будешь.
Что той жизни – лишь миг.
Меж людей – клетка стен,
Меж признаний – неловкие паузы.
Напряжённо гудит пароход.
Шуршат мыши в портовых пакгаузах.
Я иду вдоль Большого Ковша
По тропинке из лунного света.
И горит кислород,
И будто нечем дышать
В последнюю ночь уходящего лета.
Для меня лирический герой не может существовать в отрыве от создателя. И быть живым. Одно есть частью другого.
Альберт: То есть, условно, ты сможешь вспомнить, на какое событие рефлексия то или иное произведение?
Дима: Чаще всего — да.
Альберт: Окей, а объясни тогда, под впечатлением от чего ты написал, например, «Пока мы спали»?
Дима: Мы с моей девушкой жили в Одессе. Летом 2015. Однажды утром, спустившись к киоску, за мороженым, мы увидели, как из соседнего подъезда выносят гроб. Его несли на плечах. Мужчины среднего и старшего возраста. Некоторые плакали. В метрах ста от подъезда из ржавой японской колымаги выскользнул священник. С заднего сидения он достал какие-то свои священнослужительские приспособы [приспособления, прим. ред]. Я это помню, потому что как раз в тот момент мы проходили мимо, и я видел открытую дверь его автомобиля. И мы с моей девушкой пошли дальше. Мы размышляли о том, какое мороженое будем есть: фруктовое или шоколадное. День был солнечным и хорошим. А человек умер. И миру, в принципе, было на это наплевать. В тот же день или на следующий после какой-то из наших житейских ссор, я сел и написал эту работу. Потому что этот контраст меня поразил. У нас действительно было всё, что нужно для счастья. Мы уже были счастливы. Просто не понимали этого и растрачивали себя на обоюдные поиски уязвимостей. С точки зрения поэтической техники — это слабая работа. Но тогда для меня была важна только эмоция. Сейчас я прихожу к тому, что, возможно, только она одна и имеет вес.
Альберт: А какое событие стало наиболее «сильным» источником вдохновения для стихотворения?
Дима: Так сразу и не скажешь. Многое что задевало. Точно могу сказать, что плакал, когда писал «Чтобы ты умер», «Жить в моей голове» и «Перезвоню». Наверное, это какой-то показатель. Первое стихотворение было написано моему другу, второе – моей девушке. Третье – маме.
Альберт: Тоска с дозволенной степенью инфантилизма — так я охарактеризовал твои стихотворения, когда впервые прочитал «Твои-мои слезы³», «Чтобы ты умер», «Жить в моей голове» и несколько других (был такой у меня вечер в 2019 году). А в процессе подготовки к интервью решил сравнить ранние произведения (2011-2015) с тем, что ты опубликовал за последнее время. Знаешь, появилась мысль, что ты сначала разочаровался в мире, а потом принял его со всеми «грехами». Я прав?
Дима: Думаю, да. Ощущение мира в двадцать – одно. В тридцать – совершенно другое. На всё, что ужасало и ранило, учишься закрывать глаза. Примиряешься. Так устроен мир, и, наверное, не стоит делать из этой дрозофилы африканского слона. Работы, перечисленные тобой выше, они старые очень. Это 2011 год. «Жить в моей голове» – это уже 2016. Но, мне кажется, если ты прочтёшь что-то из «Жизнь и смерть Благородного Мохо» либо же «Гордиев», то инфантилизма ты уже не увидишь. По крайней мере, я его не чувствую в себе. Хотя, если честно, я не чувствовал его и тогда. Хех…
Альберт: Ладно... Многие пытались до меня. Что ты имел в виду под псевдонимом «Птицами»? Ты же скоро разочаровался в нем: «[Выбрал бы] что-нибудь намного лучше, чем Дима Птицами. Мой материал разлетелся под этим именем, и я подумал, что не стану ничего менять. Но если бы была такая возможность три-четыре года назад, то поменял бы» (2014 год)
Дима: Чаще всего — да.
Альберт: Окей, а объясни тогда, под впечатлением от чего ты написал, например, «Пока мы спали»?
Дима: Мы с моей девушкой жили в Одессе. Летом 2015. Однажды утром, спустившись к киоску, за мороженым, мы увидели, как из соседнего подъезда выносят гроб. Его несли на плечах. Мужчины среднего и старшего возраста. Некоторые плакали. В метрах ста от подъезда из ржавой японской колымаги выскользнул священник. С заднего сидения он достал какие-то свои священнослужительские приспособы [приспособления, прим. ред]. Я это помню, потому что как раз в тот момент мы проходили мимо, и я видел открытую дверь его автомобиля. И мы с моей девушкой пошли дальше. Мы размышляли о том, какое мороженое будем есть: фруктовое или шоколадное. День был солнечным и хорошим. А человек умер. И миру, в принципе, было на это наплевать. В тот же день или на следующий после какой-то из наших житейских ссор, я сел и написал эту работу. Потому что этот контраст меня поразил. У нас действительно было всё, что нужно для счастья. Мы уже были счастливы. Просто не понимали этого и растрачивали себя на обоюдные поиски уязвимостей. С точки зрения поэтической техники — это слабая работа. Но тогда для меня была важна только эмоция. Сейчас я прихожу к тому, что, возможно, только она одна и имеет вес.
Альберт: А какое событие стало наиболее «сильным» источником вдохновения для стихотворения?
Дима: Так сразу и не скажешь. Многое что задевало. Точно могу сказать, что плакал, когда писал «Чтобы ты умер», «Жить в моей голове» и «Перезвоню». Наверное, это какой-то показатель. Первое стихотворение было написано моему другу, второе – моей девушке. Третье – маме.
Альберт: Тоска с дозволенной степенью инфантилизма — так я охарактеризовал твои стихотворения, когда впервые прочитал «Твои-мои слезы³», «Чтобы ты умер», «Жить в моей голове» и несколько других (был такой у меня вечер в 2019 году). А в процессе подготовки к интервью решил сравнить ранние произведения (2011-2015) с тем, что ты опубликовал за последнее время. Знаешь, появилась мысль, что ты сначала разочаровался в мире, а потом принял его со всеми «грехами». Я прав?
Дима: Думаю, да. Ощущение мира в двадцать – одно. В тридцать – совершенно другое. На всё, что ужасало и ранило, учишься закрывать глаза. Примиряешься. Так устроен мир, и, наверное, не стоит делать из этой дрозофилы африканского слона. Работы, перечисленные тобой выше, они старые очень. Это 2011 год. «Жить в моей голове» – это уже 2016. Но, мне кажется, если ты прочтёшь что-то из «Жизнь и смерть Благородного Мохо» либо же «Гордиев», то инфантилизма ты уже не увидишь. По крайней мере, я его не чувствую в себе. Хотя, если честно, я не чувствовал его и тогда. Хех…
Альберт: Ладно... Многие пытались до меня. Что ты имел в виду под псевдонимом «Птицами»? Ты же скоро разочаровался в нем: «[Выбрал бы] что-нибудь намного лучше, чем Дима Птицами. Мой материал разлетелся под этим именем, и я подумал, что не стану ничего менять. Но если бы была такая возможность три-четыре года назад, то поменял бы» (2014 год)
3. Твои мои слезы
Позавтракай. Выйди в город. Оплати счета.
Много кури. И больше не смотри назад.
Эти твои-мои слезы по щекам.
Это просто избыток соли в глазах.
Еще одна попытка поговорить. Напрасно.
Еще сотня стихов. Хуже чем яд.
Это еще один день, в котором нет нас.
Есть где-то ты. И где-то отдельно я.
У тебя телефон не занят. Я не звоню просто.
Я пару дней назад тронулся рассудком.
У меня в каждом сосуде боль острая.
У меня руки дрожат третьи сутки.
Осталось лечь и протянуть ноги,
Вспоминая глаза, губы, пальцы.
Без тебя мир стал безумно одиноким.
Не дышится. И не засыпается.
Тепла тебе. Давай, заполню пустошь.
Давай приеду, ты только скажи числа.
Тебя больнее, я знаю. Ты чувствуешь.
А я.
А я давно разучился.
Это навсегда. То что было в нас.
Это то, что в июле называли раем.
Мне тебя не хватает, как больному лекарств.
А больной без них умирает.
Поэтому.
Просто позавтракай. Выйди в город. Оплати счета.
Много кури. И больше никогда не смотри назад.
Эти наши,
Эти твои-мои слезы по щекам.
Это не память.
Это не боль.
Это просто избыток соли в глазах.
Позавтракай. Выйди в город. Оплати счета.
Много кури. И больше не смотри назад.
Эти твои-мои слезы по щекам.
Это просто избыток соли в глазах.
Еще одна попытка поговорить. Напрасно.
Еще сотня стихов. Хуже чем яд.
Это еще один день, в котором нет нас.
Есть где-то ты. И где-то отдельно я.
У тебя телефон не занят. Я не звоню просто.
Я пару дней назад тронулся рассудком.
У меня в каждом сосуде боль острая.
У меня руки дрожат третьи сутки.
Осталось лечь и протянуть ноги,
Вспоминая глаза, губы, пальцы.
Без тебя мир стал безумно одиноким.
Не дышится. И не засыпается.
Тепла тебе. Давай, заполню пустошь.
Давай приеду, ты только скажи числа.
Тебя больнее, я знаю. Ты чувствуешь.
А я.
А я давно разучился.
Это навсегда. То что было в нас.
Это то, что в июле называли раем.
Мне тебя не хватает, как больному лекарств.
А больной без них умирает.
Поэтому.
Просто позавтракай. Выйди в город. Оплати счета.
Много кури. И больше никогда не смотри назад.
Эти наши,
Эти твои-мои слезы по щекам.
Это не память.
Это не боль.
Это просто избыток соли в глазах.
Дима: У меня в книге на объяснение всей этой истории ушло три страницы А4. Боюсь, мы с тобой не управимся в одном абзаце. Я не то, чтобы разочаровался. Я, скорее, не хотел, чтобы меня ассоциировали с человеком, благодаря которому этот псевдоним ожил. И люди, в целом, наверное и не ассоциировали. А я — да. Правда потерять популярность, внезапно свалившуюся к моим ногам, подобно нерасторопному жокею — с лошади, было куда страшнее, чем терпеть дерьмовый никнейм. Есть шансы, которые выпадают в жизни, быть может, один-два раза. И отворачиваться от них — что плюнуть в себя же. Поэтому всё осталось так, как было. А было так с 2011 по 2016 год. Потом я решил, что пора с этим цирком заканчивать. Лопнул шатер, клоуны смыли грим, а голожопые медведи галопом унеслись в закат. Вместе с моей популярностью
*смеётся*.
Альберт: А почему ты сменил псевдоним именно на «Качмар»? Почему именно эта номинативная единица?
Дима: Это же моя фамилия. Она звучала для моих ушей ещё ужаснее псевдонима. Но эта «номинативная единица», как ты выразился, всё же связывает меня. С моим отцом. С моими предками. Это не просто нелепая выдумка, сочинённая на бумажной салфетке, в ПЗХ. От фамилии не откажешься. Пусть будет она, подумал я. Это честно. Правда для рэпа я все же взял себе новый псевдоним.
Альберт: Давай тогда перейдем к рэпу. У тебя в Telegram-канале написано «Уважаемый поэт. Неуважаемый рэпер». Да и в целом ты частенько иронизируешь над своим рэперским творчеством: в постах с итогами 2020 года, в «Ветер перемен», в «В книге все было по-другому» на 17 независимом баттле. Почему?
Дима: Я в целом много иронизирую над собой. И «Уважаемый поэт» в том числе об этом. А что касается рэпа — как тут не посмеяться, если человек, не читавший этот самый рэп почти десять лет и не умевший никогда этого толком делать, входит в 16 лучших участников баттла. Из девяти тысяч. Это разве не шутка какая-то? Я конечно старался, но всё моё пребывание на семнашке начиная с третьего раунда казалось мне каким-то розыгрышем.
Альберт: Знаешь, до шестого раунда ты показывал и смену флоу, и подстраивал читку под бит, и умело сочетал фрагменты из мультфильмов со своими словами, и эдлибил, удивлял качественными панчами и, главное, был непохожим по звуку и тексту на рэп-тусовку. Сохранилась поэзия. Тут резонный вопрос — долго перестраивался на рэп-произведения?
Дима: Вообще не перестраивался. Для меня весь этот рэп — та же поэзия. Только под 85-90 bpm и более тщательно проработанная в плане рифмосложения. Что-то, конечно, приходилось делать в угоду биту, но без этого в этом жанре никак.
Альберт: А ты с кем-то советовался по поводу техничности или делал все по наитию?
Дима: У меня же техники – ноль. Я типичный олдскульщик, читающий за квадратом квадрат. Больше ничего не умею. У нас так на Театральном бульваре пацаны рэп читали в 2009. Если бы кто-то тогда начал перебежками наваливать, его бы в лучшем случае тут же попросили съе****ся в свой двор. На баттле в какой-то момент я понял, что нужно немного экспериментировать, кривляться. Тогда уже попёрли попытки в пропевания, паузы и прочая лабуда. Но чтобы такие вещи звучали хорошо — все равно нужно практиковаться. А я всё это время сидел на подоконнике, пил карамельный латте и писал грустные стишки. Не до рэпа было как-то. Вот и выходит так, что звучу местами аляповато. Будь у меня этот опыт, думаю, прошёл бы ещё дальше. Так что по моим ощущениям, всё, что есть, я вывез только на тексте.
*смеётся*.
Альберт: А почему ты сменил псевдоним именно на «Качмар»? Почему именно эта номинативная единица?
Дима: Это же моя фамилия. Она звучала для моих ушей ещё ужаснее псевдонима. Но эта «номинативная единица», как ты выразился, всё же связывает меня. С моим отцом. С моими предками. Это не просто нелепая выдумка, сочинённая на бумажной салфетке, в ПЗХ. От фамилии не откажешься. Пусть будет она, подумал я. Это честно. Правда для рэпа я все же взял себе новый псевдоним.
Альберт: Давай тогда перейдем к рэпу. У тебя в Telegram-канале написано «Уважаемый поэт. Неуважаемый рэпер». Да и в целом ты частенько иронизируешь над своим рэперским творчеством: в постах с итогами 2020 года, в «Ветер перемен», в «В книге все было по-другому» на 17 независимом баттле. Почему?
Дима: Я в целом много иронизирую над собой. И «Уважаемый поэт» в том числе об этом. А что касается рэпа — как тут не посмеяться, если человек, не читавший этот самый рэп почти десять лет и не умевший никогда этого толком делать, входит в 16 лучших участников баттла. Из девяти тысяч. Это разве не шутка какая-то? Я конечно старался, но всё моё пребывание на семнашке начиная с третьего раунда казалось мне каким-то розыгрышем.
Альберт: Знаешь, до шестого раунда ты показывал и смену флоу, и подстраивал читку под бит, и умело сочетал фрагменты из мультфильмов со своими словами, и эдлибил, удивлял качественными панчами и, главное, был непохожим по звуку и тексту на рэп-тусовку. Сохранилась поэзия. Тут резонный вопрос — долго перестраивался на рэп-произведения?
Дима: Вообще не перестраивался. Для меня весь этот рэп — та же поэзия. Только под 85-90 bpm и более тщательно проработанная в плане рифмосложения. Что-то, конечно, приходилось делать в угоду биту, но без этого в этом жанре никак.
Альберт: А ты с кем-то советовался по поводу техничности или делал все по наитию?
Дима: У меня же техники – ноль. Я типичный олдскульщик, читающий за квадратом квадрат. Больше ничего не умею. У нас так на Театральном бульваре пацаны рэп читали в 2009. Если бы кто-то тогда начал перебежками наваливать, его бы в лучшем случае тут же попросили съе****ся в свой двор. На баттле в какой-то момент я понял, что нужно немного экспериментировать, кривляться. Тогда уже попёрли попытки в пропевания, паузы и прочая лабуда. Но чтобы такие вещи звучали хорошо — все равно нужно практиковаться. А я всё это время сидел на подоконнике, пил карамельный латте и писал грустные стишки. Не до рэпа было как-то. Вот и выходит так, что звучу местами аляповато. Будь у меня этот опыт, думаю, прошёл бы ещё дальше. Так что по моим ощущениям, всё, что есть, я вывез только на тексте.
2
частности;
новое
новое
Альберт: Окей. Давай пока вернемся к псевдониму. Цуру — про рэп, это не Качмар, тем более не Дима Птицами. Цуру — журавль, либо, согласно японской легенде, журавль-оборотень. Почему ты выбрал такой псевдоним для рэп-индустрии?
Дима: Вообще, все эти псевдонимы — это почти всегда какая-то спонтанная х***я. И придумываются они зачастую в последний момент. Был у меня псевдоним «Козявка в книге». Мы несколько дней залипали с моими друзьями дома, в Петербурге. Пашка⁴ — делал что-то по работе. Заюшка — смотрела YouTube. Я как раз пытался написать текст на баттл и вот уже перед сдачей нужно было придумать псевдоним. Мы вместе пытались. Перебирали смешные названия, игру слов гуглили. А потом я оставил на одной из задних страниц какой-то дерьмовой фантастики, лежащей на столе, козявку. На память, так сказать, всем, кто эту книгу в руки возьмёт (она, наверняка, так и стоит у Заюшки⁶ в шкафу). Очень мы тогда посмеялись с этого. Вот вам и псевдоним. Был ещё один. «Берроуз среди берёз». Там звучание в треках — трэш. И по тексту не лучше. Вот я и подумал: Уильяму бы понравилось. А раз тексты на русском, значит что? Значит Уильям стоит и слушает их среди берёз. Не ищите в этом логики только. Её там нет. «Цуру» мы сочинили вместе с Антошкой⁵ для одного совместного музыкального проекта. Но как-то не прижилось. Когда же начался баттл — я взял псевдоним туда. Цуру — это и правда журавль. А бумажных журавлей за эти годы я сложил, наверное, тысяч пять.
Дима: Вообще, все эти псевдонимы — это почти всегда какая-то спонтанная х***я. И придумываются они зачастую в последний момент. Был у меня псевдоним «Козявка в книге». Мы несколько дней залипали с моими друзьями дома, в Петербурге. Пашка⁴ — делал что-то по работе. Заюшка — смотрела YouTube. Я как раз пытался написать текст на баттл и вот уже перед сдачей нужно было придумать псевдоним. Мы вместе пытались. Перебирали смешные названия, игру слов гуглили. А потом я оставил на одной из задних страниц какой-то дерьмовой фантастики, лежащей на столе, козявку. На память, так сказать, всем, кто эту книгу в руки возьмёт (она, наверняка, так и стоит у Заюшки⁶ в шкафу). Очень мы тогда посмеялись с этого. Вот вам и псевдоним. Был ещё один. «Берроуз среди берёз». Там звучание в треках — трэш. И по тексту не лучше. Вот я и подумал: Уильяму бы понравилось. А раз тексты на русском, значит что? Значит Уильям стоит и слушает их среди берёз. Не ищите в этом логики только. Её там нет. «Цуру» мы сочинили вместе с Антошкой⁵ для одного совместного музыкального проекта. Но как-то не прижилось. Когда же начался баттл — я взял псевдоним туда. Цуру — это и правда журавль. А бумажных журавлей за эти годы я сложил, наверное, тысяч пять.
4. «Паша — он же Poll Mack. Ныне — Павел Словцов.
Хороший поэт. Может быть, самый даже настоящий.
Сейчас пишет мало или не пишет совсем.
Живёт в Петербурге. Работает учителем в школе.
Очень интересный и хороший человек»
5. «Антошка — он же композитор Kai Engel.
Мой друг и во многом — учитель.
Написал музыку для моего релиза
«Жизнь и смерть Благородного Мохо».
Ещё его музыка использовалась во многих фильмах.
Например, в "Служанке", Пак Чхан Ука».
6. «Заюшка — она же Алиша.
Принимала меня у себя в первый приезд в Петербург.
И в последующие несколько лет тоже.
Лучшие мои домашние ужины и разговоры в этом городе случились именно на кухне её квартиры».
Хороший поэт. Может быть, самый даже настоящий.
Сейчас пишет мало или не пишет совсем.
Живёт в Петербурге. Работает учителем в школе.
Очень интересный и хороший человек»
5. «Антошка — он же композитор Kai Engel.
Мой друг и во многом — учитель.
Написал музыку для моего релиза
«Жизнь и смерть Благородного Мохо».
Ещё его музыка использовалась во многих фильмах.
Например, в "Служанке", Пак Чхан Ука».
6. «Заюшка — она же Алиша.
Принимала меня у себя в первый приезд в Петербург.
И в последующие несколько лет тоже.
Лучшие мои домашние ужины и разговоры в этом городе случились именно на кухне её квартиры».
Альберт: А почему ты складывал бумажных журавлей? Ритуал какой-то?
Дима: Я их в сборниках своих оставлял. В каждый вкладывал одного бумажного журавля, один засушенный цветок и что-то еще. Иногда — кадры моих фотоплёнок. Иногда — наклейки какие-то. Просто ништяки в общем. Чтобы человеку было приятно. Не просто получить мою книгу, но как бы и какой-то небольшой подарок от меня.
Альберт: Действительно, приятно и мило.
Дима: Поэтому я этих журавлей могу с закрытыми глазами делать.
Альберт: Кстати, а что с трехчасовым интервью для Rap.ua?
Дима: Я их в сборниках своих оставлял. В каждый вкладывал одного бумажного журавля, один засушенный цветок и что-то еще. Иногда — кадры моих фотоплёнок. Иногда — наклейки какие-то. Просто ништяки в общем. Чтобы человеку было приятно. Не просто получить мою книгу, но как бы и какой-то небольшой подарок от меня.
Альберт: Действительно, приятно и мило.
Дима: Поэтому я этих журавлей могу с закрытыми глазами делать.
Альберт: Кстати, а что с трехчасовым интервью для Rap.ua?
Дима: Ору как птеродактиль. Хочется верить, что оно где-то есть. В каком-нибудь текстовом файле у редактора на ноутбуке. В папке: «ЭТИХ ГОВНОЕДОВ НЕ ПУБЛИКОВАТЬ».
Интервью у меня взяли, когда выяснилось, что из Украины нас на семнашке [17 независимом рэп-баттле] осталось двое: я и Stevie Insane. В шестом раунде мы оба вылетели. Интервью и правда было трёхчасовым. Возможно, скучноватым, да. Мне всегда легче в тексте общаться. В жизни, порой, доводиться тупить. Или говорить вещи, говорить которые, может и не стоило. В общем они сказали: неделя или две. И будет готово всё. Потом сказали: ещё неделя-две. И — железно. Потом просто пропали. И я могу их понять. На Rap.ua публикуют нормальных ребят. Украинских рэп-звёзд всяких. Серьёзно: какое дело их читателям до ссаного текстовика. Осенью они снова вышли на связь. Говорят: у нас тут номинации всякие. Ты — в номинации «Баттл-рэпер года». Не подумай, мы про тебя не забыли, интервью будет опубликовано. Я тогда поинтересовался, что получает артист в случае победы в этих номинациях. Оказалось — ничего. Я и не стал тогда просить моих подписчиков голосовать за меня во всём этом мероприятии. Потому что: зачем? Лишний раз напрягать людей я не люблю. Цели потешить самолюбие — не имею. Наверное, это ребят с Rap.ua обидело. Не знаю. Но они тогда снова пропали и до сих пор — ни слова. Недавно я и вовсе забавную деталь обнаружил. В 2011 году я взял днепропетровский баттл «Регион 04». С третьей попытки. И одним из призов там было эксклюзивное интервью как раз для вышеупомянутого ресурса. Выходит, что они не довели начатое дважды. С разницей в девять лет. Наверняка, есть что-то, о чём я не знаю. Возможно, их главный редактор решил не публиковать это интервью по каким-то причинам. Может они его потеряли случайно и теперь стыдятся в этом признаться. Может они его и вовсе решили приберечь к десятилетия моей рэп-карьеры. Как знать.
Альберт: Давай продолжим делить тебя на творческие единицы. Расскажи, как тебе опыт в озвучивании фильма «My father used to say»?
Дима: Озвучка — это моя мечта. Заниматься ею. Я и свои-то стихи озвучивать стал, только потому что больше нечего было. Что короткометражка, что стихи Бродского – для меня без разницы. Открыл шкаф, включил ноутбук, приладил звуковую карту, нажал на кнопку rec. Попугал соседей, сделал с десяток дублей. Выбрал лучший. Возможно, где-то подрезал более удачные строчки, где-то прибрал. И готово.
Альберт: К слову, ты не изменил себе: лет 6-7 назад в интервью у Натальи Прокониной ты сказал, что твоя мечта — «озвучивать фильмы и мультики». А вчера подтвердил. Почему именно озвучивание?
Дима: Ох уж это интервью с Наташей. Мне кажется, оно одно из моих первых – серьёзных. Я там такой – никакой. В домашнем свитере, в грязных штанах. С герпесом. Позвали пообщаться в тексте, а потом ещё и на видео сняли. Подгорало знатно. Правда с Наташей мы потом сдружились и сейчас видимся, когда я приезжаю в Петербург. Она очень хороший человек. По поводу мечты – не знаю, откуда это. Ты первый, кто спрашивает. Я и сам так-то не задумывался. А теперь вот – да. Возможно, это невидимым сорняком прорастает из детства. Многие фильмы тех лет были озвучены гнусавыми голосами Володарского и Михалёва. А фильмы эти были практически единственным развлечением в вечернее время. Наверное, подсознательно мне хотелось и самому стать таким голосом. Или поменять что-то в тех озвучках. Никто уже не определит.
Альберт: Какие у тебя дальше планы в рамках озвучивания? Треки и стихи записываешь, уже короткометражный фильм озвучил…
Дима: У меня есть канал, где я озвучиваю книги. Выкладываю туда практически каждый день что-то. Раньше я начитывал их в формате аудио-сообщений. В этом году решил заморочиться и делать все через аппаратуру. Больше возни при записи и в сведении, но лучше качество. Да и когда книга дочитана — ее главы можно склеить и выложить куда-то. Пусть люди слушают. Сейчас начитываю роман Дальтона Трамбо. «Джонни получил винтовку». Пол года назад или около того я отписался всем известным мне студиям озвучки, но ни с одной ответа не получил. На этом, пожалуй, весь мой энтузиазм и захлебнулся. Нет сил пока что копать эту яму еще глубже.
Альберт: Не могу не зацепиться за твой комментарий в группе в ВК. Давай по частям. «Я не умею говорить "нет". Вы это знаете. Всем этим сомнительным проектам, в которые нужно вписаться уже сейчас, а еще лучше – вчера, и за "спасибо" (хорошо, если) выдавить из себя какой-нибудь текст, или четверостишие или даже слоган еб***го магазина; всем этим крошечным батлам, на которых ты либо пи***ас, либо пид****ще, потому что ты: либо судья и подсуживаешь, либо участник, а значит подсуживают тебе; всем этим гангста-рэперам из соседнего двора, умоляющим залететь на совместку и, конечно, всем шарлатанам, уверяющим, что именно их песня станет хитом, но только в том случае, если текст напишу я. Потому что сами они не могут. Или не хотят».
В этом фрагменте эмоционального монолога есть реальные истории? Расскажи, пожалуйста, какую-нибудь.
Дима: Озвучка — это моя мечта. Заниматься ею. Я и свои-то стихи озвучивать стал, только потому что больше нечего было. Что короткометражка, что стихи Бродского – для меня без разницы. Открыл шкаф, включил ноутбук, приладил звуковую карту, нажал на кнопку rec. Попугал соседей, сделал с десяток дублей. Выбрал лучший. Возможно, где-то подрезал более удачные строчки, где-то прибрал. И готово.
Альберт: К слову, ты не изменил себе: лет 6-7 назад в интервью у Натальи Прокониной ты сказал, что твоя мечта — «озвучивать фильмы и мультики». А вчера подтвердил. Почему именно озвучивание?
Дима: Ох уж это интервью с Наташей. Мне кажется, оно одно из моих первых – серьёзных. Я там такой – никакой. В домашнем свитере, в грязных штанах. С герпесом. Позвали пообщаться в тексте, а потом ещё и на видео сняли. Подгорало знатно. Правда с Наташей мы потом сдружились и сейчас видимся, когда я приезжаю в Петербург. Она очень хороший человек. По поводу мечты – не знаю, откуда это. Ты первый, кто спрашивает. Я и сам так-то не задумывался. А теперь вот – да. Возможно, это невидимым сорняком прорастает из детства. Многие фильмы тех лет были озвучены гнусавыми голосами Володарского и Михалёва. А фильмы эти были практически единственным развлечением в вечернее время. Наверное, подсознательно мне хотелось и самому стать таким голосом. Или поменять что-то в тех озвучках. Никто уже не определит.
Альберт: Какие у тебя дальше планы в рамках озвучивания? Треки и стихи записываешь, уже короткометражный фильм озвучил…
Дима: У меня есть канал, где я озвучиваю книги. Выкладываю туда практически каждый день что-то. Раньше я начитывал их в формате аудио-сообщений. В этом году решил заморочиться и делать все через аппаратуру. Больше возни при записи и в сведении, но лучше качество. Да и когда книга дочитана — ее главы можно склеить и выложить куда-то. Пусть люди слушают. Сейчас начитываю роман Дальтона Трамбо. «Джонни получил винтовку». Пол года назад или около того я отписался всем известным мне студиям озвучки, но ни с одной ответа не получил. На этом, пожалуй, весь мой энтузиазм и захлебнулся. Нет сил пока что копать эту яму еще глубже.
Альберт: Не могу не зацепиться за твой комментарий в группе в ВК. Давай по частям. «Я не умею говорить "нет". Вы это знаете. Всем этим сомнительным проектам, в которые нужно вписаться уже сейчас, а еще лучше – вчера, и за "спасибо" (хорошо, если) выдавить из себя какой-нибудь текст, или четверостишие или даже слоган еб***го магазина; всем этим крошечным батлам, на которых ты либо пи***ас, либо пид****ще, потому что ты: либо судья и подсуживаешь, либо участник, а значит подсуживают тебе; всем этим гангста-рэперам из соседнего двора, умоляющим залететь на совместку и, конечно, всем шарлатанам, уверяющим, что именно их песня станет хитом, но только в том случае, если текст напишу я. Потому что сами они не могут. Или не хотят».
В этом фрагменте эмоционального монолога есть реальные истории? Расскажи, пожалуйста, какую-нибудь.
Дима: Это сплошная реальная история, повторяющаяся снова и снова. Только в прошлом году я залетел на треки к трём исполнителям. Пообещал по глупости. А в отказ идти — уже не с руки было. В итоге — ни одна из песен так и не вышла. Парни просто теряются. Не могут свой парт дописать, на студию съездить, просто перестают отвечать. Время потрачено, а результата нет. Обидно за такое. За бесцельно потраченное время. На фестивале одном выступал как-то. Обещали заплатить — не заплатили. А я не из тех, кто идёт что-то решать, искать виноватых. Мне легче сделать выводы и никогда с этими людьми больше не работать. Песню осенью написал для одной девчонки из Киева. Она вся такая возвышенная была, не от мира сего. Говорит, уже и видео готово. И тема такая вот, про родину нашу. Но песни нет. Как и денег нет. Денег нет ни копейки. Вы, как говорится, товарищ поэт, держитесь. Я по доброте душевной эту песню и написал. Она после этого мои сообщения прочла, а отвечать не стала. Так и нахожусь в неведении. Может моя песня уже по радио играет.
В общем «лох» — это судьба. Поэтому от всех сомнительных проектов я сейчас напрочь отказываюсь. И стало легче. Даже просто дышать.
Дима: «Да», за которое не стыдно — это чаще всего «да», с которым не было никаких проблем. Мне кажется, главное — чтобы люди понимали, что если ты помогаешь им или что-то делаешь вместе с ними — ты платишь за это своим временем. А время — это самое ценное, из того, что один человек может преподнести другому.
Альберт: А в конце ты написал: «И вот среди всех тех “да", что я по глупости своей все еще говорю, есть и такие удивительные "да" за которые мне ничуть перед собой не стыдно». Кроме озвучивания фильма, за какие «да» тебе не стыдно?
Дима: За многие, думаю. Вот ребята из паблика «сидим у могилы Есенина» на свой проект затянули. Я туда озвучку стихотворения Александра Еременко сделал. Неплохо вроде вышло. Ещё и музыку сам написал. С Женей Ефимовой у нас готова совместка. Весной выйдет. Какие-то еще штуки наверняка. Другу помогал альбом сводить в конце прошлого года. Много чего нового узнал во время этой работы. На самом деле — это все не про какое-то «вау». Это, скорее, про человеческое отношение. Когда говоришь, что готов помочь чем-то или залететь куда-то. И человек тебя не подводит. Не соскакивает, не исчезает. И вы вместе что-то создаете. Мне кажется, в нормальном мире все так и должно работать.
Альберт: То есть «да», за которые не стыдно, не всегда измеряется в масштабности проекта, а чаще в подходе?
Дима: За многие, думаю. Вот ребята из паблика «сидим у могилы Есенина» на свой проект затянули. Я туда озвучку стихотворения Александра Еременко сделал. Неплохо вроде вышло. Ещё и музыку сам написал. С Женей Ефимовой у нас готова совместка. Весной выйдет. Какие-то еще штуки наверняка. Другу помогал альбом сводить в конце прошлого года. Много чего нового узнал во время этой работы. На самом деле — это все не про какое-то «вау». Это, скорее, про человеческое отношение. Когда говоришь, что готов помочь чем-то или залететь куда-то. И человек тебя не подводит. Не соскакивает, не исчезает. И вы вместе что-то создаете. Мне кажется, в нормальном мире все так и должно работать.
Альберт: То есть «да», за которые не стыдно, не всегда измеряется в масштабности проекта, а чаще в подходе?
Альберт: Птица нашептала, что ты уже давно пишешь какое-то прозаическое произведение. Да и ты писал, когда мы договаривались насчет даты для общения, что сначала «нужно дописать главу». Не расскажешь немного про книгу?
Дима: Когда мне было лет тринадцать или около того, я сказал маме, что напишу книгу. И стану писателем. И что случится это до 30 лет. Не знаю, откуда взял эту цифру. С потолка видимо. Наверное, мне просто казалось, что «тридцать» никогда не случится. Книга эта — отчасти про меня. Планировалось, что это будет только история о любви. Но вследствие многочисленных попыток все свелось к тому, что рассказать такую историю без предыстории — невозможно. И вот сама предыстория заняла у меня 170 страниц А4. Только вчера закончил вторую часть. Осталась — третья. Та самая, ради которой все и задумывалось. В целом — это просто история о человеке. История о трусе, о мальчишке, который его бил и о девчонке, которая однажды его полюбила. А ещё о белой собаке с хвостом-пропеллером, о кассете с рэпом и о черно-белой форме с номером «11» на спине. И много ещё о чём таком, о чем никто кроме меня уже не расскажет.
Альберт: Для того, чтобы писать стихотворения или прозу, ты изучал какие-то теоретические источники?
Дима: С теорией у меня всегда было плохо. Даже очень. Всему, чему я научился, я научился у людей, за которыми наблюдал и с которыми общался. Еще немного — взял из книг. На форуме hip-hop.ru меня нормально так подтянули. Текстовые баттлы сделали свое дело. В общем: с миру по нитке. Собирал, где мог.
Альберт: Получается, ты создавал произведения, сначала подражая, объединяя, а потом подводя те или иные методы под себя, правильно?
Дима: Так ведь все делают, нет? Берешь что-то из школьной программы. Мне, например, нравился Брюсов и Маяковский. Берешь что-то из музыки, которую слушаешь. Тут долго можно перечислять. Затем — читаешь форумы. Читаешь комментарии. Спрашиваешь совета у тех, кто кажется тебе адекватным. Читаешь, как они это делают. Находишь ребят, которые тоже пишут. Сравниваешь. Изучаешь неизвестные доселе тебе техники рифмовки или построения самого стиха. Точка, точка, запятая. Вот и вышел человечек.
Дима: Когда мне было лет тринадцать или около того, я сказал маме, что напишу книгу. И стану писателем. И что случится это до 30 лет. Не знаю, откуда взял эту цифру. С потолка видимо. Наверное, мне просто казалось, что «тридцать» никогда не случится. Книга эта — отчасти про меня. Планировалось, что это будет только история о любви. Но вследствие многочисленных попыток все свелось к тому, что рассказать такую историю без предыстории — невозможно. И вот сама предыстория заняла у меня 170 страниц А4. Только вчера закончил вторую часть. Осталась — третья. Та самая, ради которой все и задумывалось. В целом — это просто история о человеке. История о трусе, о мальчишке, который его бил и о девчонке, которая однажды его полюбила. А ещё о белой собаке с хвостом-пропеллером, о кассете с рэпом и о черно-белой форме с номером «11» на спине. И много ещё о чём таком, о чем никто кроме меня уже не расскажет.
Альберт: Для того, чтобы писать стихотворения или прозу, ты изучал какие-то теоретические источники?
Дима: С теорией у меня всегда было плохо. Даже очень. Всему, чему я научился, я научился у людей, за которыми наблюдал и с которыми общался. Еще немного — взял из книг. На форуме hip-hop.ru меня нормально так подтянули. Текстовые баттлы сделали свое дело. В общем: с миру по нитке. Собирал, где мог.
Альберт: Получается, ты создавал произведения, сначала подражая, объединяя, а потом подводя те или иные методы под себя, правильно?
Дима: Так ведь все делают, нет? Берешь что-то из школьной программы. Мне, например, нравился Брюсов и Маяковский. Берешь что-то из музыки, которую слушаешь. Тут долго можно перечислять. Затем — читаешь форумы. Читаешь комментарии. Спрашиваешь совета у тех, кто кажется тебе адекватным. Читаешь, как они это делают. Находишь ребят, которые тоже пишут. Сравниваешь. Изучаешь неизвестные доселе тебе техники рифмовки или построения самого стиха. Точка, точка, запятая. Вот и вышел человечек.
Все мы — сумма. Главное — из чего ты в итоге сложился.
Альберт: А какие авторы больше всего повлияли на тебя за последнее время? Без разницы, кинематограф ли, проза, поэзия, спектакли или фотографии…
Дима: На такие вопросы всегда тяжело отвечать. Потому что какого-то определенного щелчка после прочтения книги или просмотра фильма обычно не происходит. Так чтобы ты поднялся с места и сказал: блин, а это на меня повлияло. Кинематограф для меня — это про эмоции. Иногда посмеешься, иногда — слезу пустишь. На мультике «Тайна Коко» я, например, каждый раз взахлёб реву. И это прекрасно. Редко кино для меня — это про подумать. Часто оно проникает. Но не учит меня чему-то новому. С литературой чуть иначе. Знаю, что читая Стейнбека я понял, как важны и приятны детали. Читая Хемингуэя — сколько всего в краткости. Читая Джонатана Фоера — до чего интересным может быть язык, если не бояться. Это мои учителя по части письма. И не только они. С поэзией — провал. Она редко мне нравится. В театре я был в последний раз года четыре назад. В живописи разбираюсь не лучше зебры.
Альберт: А насколько ты коммерчески ориентирован? Аудитория то у тебя не маленькая в рамках современной поэтической тусовки.
Дима: Думаю, плохо. Более чем уверен, что мог бы зарабатывать больше. На мерче, на концертах, на продаже книг. Да и просто на написании плохих стихов, которые нравятся людям. Только ставку я всегда делал на другое. Хотелось того самого маяковского радия. А светить лицом – это не про меня. Или тик-токи снимать. Или ещё чего-нибудь делать, что делают люди, лишь бы продать своё дерьмо. Как по мне – лучше довольствоваться малым и не выглядеть клоуном из того самого цирка. Мало ли чего случится: шатёр еб***ся на голову или медведи за своего примут. У меня есть туры, в которых я что-то зарабатываю. Есть продажа книг. Как раз сейчас занимаюсь переизданием прошлого сборника. Иногда какая-то шабашка прилетает с написанием текста или гострайтингом. Понемножечку, помаленечку, по копеечке, по зёрнышку, по семечку. Я иду на работу. С утра на работу⁷.
Дима: На такие вопросы всегда тяжело отвечать. Потому что какого-то определенного щелчка после прочтения книги или просмотра фильма обычно не происходит. Так чтобы ты поднялся с места и сказал: блин, а это на меня повлияло. Кинематограф для меня — это про эмоции. Иногда посмеешься, иногда — слезу пустишь. На мультике «Тайна Коко» я, например, каждый раз взахлёб реву. И это прекрасно. Редко кино для меня — это про подумать. Часто оно проникает. Но не учит меня чему-то новому. С литературой чуть иначе. Знаю, что читая Стейнбека я понял, как важны и приятны детали. Читая Хемингуэя — сколько всего в краткости. Читая Джонатана Фоера — до чего интересным может быть язык, если не бояться. Это мои учителя по части письма. И не только они. С поэзией — провал. Она редко мне нравится. В театре я был в последний раз года четыре назад. В живописи разбираюсь не лучше зебры.
Альберт: А насколько ты коммерчески ориентирован? Аудитория то у тебя не маленькая в рамках современной поэтической тусовки.
Дима: Думаю, плохо. Более чем уверен, что мог бы зарабатывать больше. На мерче, на концертах, на продаже книг. Да и просто на написании плохих стихов, которые нравятся людям. Только ставку я всегда делал на другое. Хотелось того самого маяковского радия. А светить лицом – это не про меня. Или тик-токи снимать. Или ещё чего-нибудь делать, что делают люди, лишь бы продать своё дерьмо. Как по мне – лучше довольствоваться малым и не выглядеть клоуном из того самого цирка. Мало ли чего случится: шатёр еб***ся на голову или медведи за своего примут. У меня есть туры, в которых я что-то зарабатываю. Есть продажа книг. Как раз сейчас занимаюсь переизданием прошлого сборника. Иногда какая-то шабашка прилетает с написанием текста или гострайтингом. Понемножечку, помаленечку, по копеечке, по зёрнышку, по семечку. Я иду на работу. С утра на работу⁷.
7. Припев из трека ТГК feat. Смоки Мо, «На работу»
«Понемножечку, помаленечку, по копеечке, по зёрнышку, по семечку.
Я на работу, с утра на работу.
Понемножечку, помаленечку, по копеечке, по зёрнышку, по семечку.
Я на работу, с утра»
«Понемножечку, помаленечку, по копеечке, по зёрнышку, по семечку.
Я на работу, с утра на работу.
Понемножечку, помаленечку, по копеечке, по зёрнышку, по семечку.
Я на работу, с утра»
назад \ скроль вниз \
¹Корпорацию Meta, которой принадлежит Facebook и Instagram, в России признали экстремистской организацией. Я вынужден так писать
